Правда, теперь бассейном почти не пользовались — после того, как пропал без вести техник, ведавший его обслуживанием. Но Гастон расстраивался и скучал, когда его оставляли дома одного. И Макс решил: он будет возить своего пса с собой на дежурства. Объяснит, что тот хорошо обучен и не станет заходить никуда, кроме коридора приемного покоя и своей вотчины — бассейна. Однако никто из руководства Общественного госпиталя присутствия Гастона даже и не заметил.

И вот теперь, когда Макс на своем планшете смотрел по ночному телеканалу старый сериал о зомби, Гастон внезапно встрепенулся: вскинул голову, навострил уши. А потом вскочил и потрусил к дверям приемного покоя, шлепая по полу своими широкими, как снегоступы, лапищами.

На полдороге он обернулся, словно бы спрашивая хозяина: ну, ты идешь? Он был нетерпелив — прямо как его хозяин в прежние времена. Так что Макс поднялся с кресла и поправил на ремне кобуру, в которой был пистолет с усыпляющими полуоболочечными патронами. Всех дежурантов снабжали таким оружием. Эти пистолеты еще много лет назад получили ироническое наименование Рип ван Винкль — в честь героя Вашингтона Ирвинга, проспавшего двадцать лет кряду. Для приобретения этого не летального оружия даже не требовалось никакого разрешения; достаточно было зарегистрировать его при покупке прямо в магазине. И за последние десять лет оно превратилось в один из самых популярных товаров во всем мире.

Вот так: с Рипом ван Винклем, а не с докторским саквояжем — Макс и пошел по коридору следом за своим псом, который явно услыхал шуршанье шин подъезжающего электрокара.

2

Из черного седана, что припарковался на стоянке перед госпиталем, вышли два человека: мужчина и молодая женщина. Причем первый — водитель, задержавшийся, чтобы запереть машину, — был Максу знаком. Это был не кто иной, как сенатор Балтийского союза Мартин Розен. В прежние времена, когда телеканалов в Балтсоюзе было намного больше, чем теперь, его лицо частенько мелькало на экране. К тому же, он был одним из попечителей Общественного госпиталя. Розен огляделся по сторонам, читая надписи на неоновых указателях, и двинулся прямиком к дверям ожогового отделения больницы. Похоже, он собирался навестить кого-то из тамошних пациентов. Так что Макс сразу же потерял к нему интерес.

Иное дело — пассажирка электрокара. Она тоже оглядела стоянку, но движения её казались замедленными, вязкими, почти сомнамбулическими. И такой же походкой сомнамбулы она побрела по направлению к Максу, который стоял прямо под неоновой надписью «Отделение неотложной помощи». Шла она, припадая на левую ногу. И Макс поспешил её навстречу — на всякий случай разложив одну из стоявших возле дверей электрокаталок, которая тут же своим ходом поехала за ним. Гастон же с отчетливо слышимым вздохом сел возле дверей приемного покоя. Он уже имел опыт и осознавал: пациенты, не знающие, что он тоже волонтер, могут в первый момент его испугаться — черного лохматого гиганта в три четверти центнера весом. А Макс даже забыл отдать ему команду сидеть: всё его внимание приковала к себе идущая по стоянке девушка.

Она была не старше двадцати лет, в черной ветровке, перепачканной кровью, и в разорванных на левой ноге джинсах. Голову её прикрывал капюшон, но она сбросила его, когда увидела Макса. И первое, что тот подумал при виде неё: он в жизни своей еще не встречал никого красивее. Да, лицо её было измученным и серым от пыли, но там, где его не покрывала пыль, кожа казалась прямо-таки светящейся. Глаза цвета морской воды, и без того — большие, на осунувшемся лице девушки выглядели просто огромными. Черные волосы, сильно растрепавшиеся, всё-таки блестели как шелк. А главное — Макс мгновенно понял, что этой необычайной красотой она обладала от рождения, а не приобрела её в процессе трансмутации.

— Я могу вам помочь?

Он обратился к девушке по-русски, откуда-то точно зная, что и для неё это — родной язык. И протянул руку, чтобы её поддержать, хотя казалось, что даже с раненой ногой (резаная рана, кровотечение остановилось) она стоит вполне твердо. И так же твердо она выговорила:

— Да, мне нужна помощь.

Но после этого её серо-зеленые глаза вдруг закатились, колени подогнулись, и Макс едва успел её подхватить, чтобы уложить на каталку с электромотором.

3

Он довез её до смотрового стола и без усилий переместил на него: в девушке, наверное, и пятидесяти килограммов не было. А когда он разрезал штанину её джинсов, чтобы обработать рану, объявился Гастон. Черный пес уселся в раскрытых дверях смотровой, полностью их перегородив, и уставился на незнакомку своими янтарно-карими глазами.

Как раз в этот момент девушка очнулась, несколько раз удивленно сморгнула и — тоже воззрилась на Гастона, а не на Макса. Волонтер ничуть этому не удивился: прекрасные барышни не баловали его своим вниманием.

— Это кто? — спросила девушка почти с благоговейным восхищением.

И по её интонации Макс понял, что неверно определил её возраст: двадцати ей наверняка еще не было. Хорошо, если ей исполнилось восемнадцать.

— Это — мой ньюфаундленд, — сказал он. — Его зовут Гастон. Он — служебный пес, опытный спасатель. Не бойтесь его! Он очень добрый и миролюбивый.

Пес понял, что говорят о нем: склонил голову набок и приоткрыл пасть в довольной улыбочке. Макс порадовался, что по своему обыкновению надел ему на шею завязанный сзади узлом хлопчатобумажный платок-бандану: в уголках пасти Гастона нитками повисли слюни и начали капать на этот импровизированный слюнявчик. Девушка тоже улыбнулась черному ньюфу, и горестная складка, только что рассекавшая её лоб, волшебным образом разгладилась.

— Хороший мальчик, — проговорила она, и пес от восторга даже слегка подпрыгнул, приветственно шлепнув передними лапами об пол.

А Макс, благодарный Гастону, что тот отвлек внимание пациентки, уже занимался её раной: обработал её голень антисептическим и анестезирующим спреем, выровнял края раны скальпелем и скрепил их саморассасывающимися стяжками. И уже накладывал на рану пластырь «Лист подорожника», когда заметил, что девушка больше не глядит на собаку. Взгляд её огромных серо-зеленых глаз был теперь обращен на него. И Макс вынужден был напомнить самому себе: минули те времена, когда его могли волновать взгляды юных барышень.

Он обработал антисептиком ободранные ладони пациентки, после чего покрыл их заживляющей пленкой, а потом проделал то же самое с неглубокой ссадиной у неё на щеке — словно бы оставленной тонким хлыстом. И подумал: по-хорошему, он должен был бы предложить ей раздеться, чтобы более тщательно её осмотреть. Но